Ходж не мог спокойно на них смотреть, это всегда было слишком болезненным.
Уже не в первый раз охотник видел подобное: когда рушились связи, когда парабатаи – самые близкие, самые верные и преданные друг другу люди – просто… расходились. И в тот раз дело тоже было в Лайтвуде...Ходж не мог спокойно на них смотреть, это всегда было слишком болезненным.
Уже не в первый раз охотник видел подобное: когда рушились связи, когда парабатаи – самые близкие, самые верные и преданные друг другу люди – просто… расходились. И в тот раз дело тоже было в Лайтвуде. О, как же Ходж был зол тогда на Роберта! Но у того, хотя бы была семья: молодая жена, сын… метания Майкла дорого стоили обоим.
Ходж понимал… ну, старался понять. Тогда. Сейчас он просто сжимал в бессильной злобе кулаки.
Идиоты! О, Ангел, как можно было быть такими идиотами?!
Это было много труднее: наблюдать за тем, как самые близкие, верные и преданные друг другу, себе самим, мальчишки, из-за какой-то глупости, сущего пустяка (о да, когда сидишь на цепи Конклава, приоритеты резко выстраиваются) просто разрывали все связи, было больно.
У охотников не было принято наказывать детей телесно: когда тебя может сожрать демон, а простая руна – залечить всё, что угодно, получить ремнём по попе – даже не в десятке по эффективности. Но, видит Разиэль, сейчас Ходжу как никогда сильно хотелось выпороть обоих… ну, хорошо, возможно, Алека чуточку сильнее. Просто он был рядом. И он говорил.
«Он умер для меня» - так легко эти слова срывались с губ подростка, так легко он ими разбрасывался, что становилось поистине страшно. Хотелось подойти, встряхнуть за плечи, дать подзатыльник. Хотелось заорать: да что ж ты творишь?
Алек ведь и близко не представлял, что значит потерять парабатая. Ходж, в общем-то тоже, но… он терял близких. И видел, что было с Робертом, когда Майкла не стало.
Ходж едва пришёл в себя тогда. Сейчас он бы не вытерпел. Впрочем, как будто у него когда-то был выбор. Хотя даже Лидия Бранвелл, похоже, была немного в шоке от слов своего будущего мужа: связь парабатаев в их культуре… даже мысль о разрыве связи была сродни богохульству в средневековье.
- Алек, не делай этого! Джейс всё ещё твой парабатай!
Но Ходж понимал, что ни времени для исправления, ни выбора у него не было. А потому он просто мягко попросил парня, который безоговорочно ему доверял:
- Я помогу. Но при одном условии, - Ходж замер, что-то внимательно ища в глазах разозлённого, обиженного подростка, который просто запутался во всей этой взрослой жизни, невесть как свалившейся ему на голову. В некотором роде, Ходж видел в нём себя в молодости. Потому, наверное, и не мог позволить совершить худшую ошибку в жизни. – Ты не дашь этому зайти слишком далеко.
Голос Ходжа дрожал от переживаний. Он просто не мог позволить себе разрушить ещё что-то. Не сейчас.
- Ты должен пообещать, что не дашь вашей связи порваться.
Алек презрительно сощурил глаза, но кивнул. У него тоже не было выбора. Но Ходж знал: пусть тот сейчас и злился, пусть и жалел, что не может откреститься от Джейса полностью, потом Алек будет лишь благодарен.
Пусть сейчас Лайтвуд и бросался словами, точно кислотой, его «Джейс мёртв для меня» не значило, по сути, ничего. Кому это было знать, как не Ходжу.
И всё же… он очень жалел, что идея выпороть этого придурка обречена на провал. Ходж лишь мог надеяться, что это стремление уничтожить собственную жизнь, самого себя, не заведёт Алека глубже и дальше, чем он сможет выбраться. Этого не заслуживал ни Лайтвуд, ни Моргенштерн. Ни один из них.
***
Старквезер был рад, что смог спасти хоть что-то. Пусть теперь его участь и была предопределена до конца, пусть они его и ненавидели, он был рад. Иногда ненависть в ответ тоже бывает приятна: как минимум это значит, что там, на другом конце, есть кто-то живой.
Ходж очень надеялся, что слова Лайтвуда никогда не станут правдой. Что хоть кто-то переживёт это стремительно разрушавшееся время.